Грех
Мы одно тело. Моя рука – это твоя рука, мой глаз стал твоим глазом. Ты не чувствуешь этого?
- Ничего мы о себе не знаем.
- Я тебе уже всё рассказал. В жизни мало чего происходит необычного. О войне рассказывать не буду. Неинтересно.
- Расскажи о себе, только о себе.
- О себе? Хорошо, расскажу тебе самый страшный случай. Такого страха в своей жизни я больше не переживал. Такого соблазна и такой тревоги. Помню каждое слово, каждую полутень, каждую пылинку. Мне тогда было восемь лет…
В нашем доме было мало красивых вещей. В комнате на столе стояла артиллерийская гильза. Она была единственной красивой вещью.
- Гильза?
- Не знаю, правильно ли мы её называли… это была оболочка снаряда. Мы ее звали гильзой. Она была из меди. Внизу у неё был круглый капсюль с вмятиной от удара бойка. Это была гильза от отстреленного артиллерийского снаряда, еще с первой мировой войны. В первую мировую страны еще могли себе позволить такие дорогие снаряды, потому что не нашли ещё более дешевый сплав, который мог бы им заменить латунь. Всегда у меня медь с латунью путались. Гроши мы называли медяками, хотя они наверняка чеканились из латуни или бронзы. Зимой в гильзе стояли бумажные цветы из промокашек. После первой войны было тяжело. Лишь через десять лет после неё мама купила большое овальное зеркало. До этого несколько лет в доме висело маленькое квадратное зеркальце. Оно висело в кухне. Тогда же она купила большой раскладной стол. В этой комнате не было солнца. Всегда была тень. Я уже не помню тех деревьев, но перед домом там были деревья. По вечерам мать заштопывала носки и чулочки. Иногда, но очень редко, сидел с газетой отец. На столе стояла керосиновая лампа. Около стола было светло, но во всех углах комнаты был сумрак. По стенам двигались тени. Огромные руки, головы.
И вот как-то я открываю дверь и вижу на столе в комнате вазон. Он был похож на гигантское яйцо. Гильзы я не заметил, скорее всего я про неё забыл. Теперь вся комната была заполнена этим вазоном. Я приблизился к столу, вгляделся в него. Он был белым до упора наполненным светом и даже прозрачен. Но тело его было толстое, лоснящееся. Протянул руку. Услышал мамины шаги и руку убрал. Мать спросила с улыбкой: «Теперь будет получше, правда? Только его не двигай, не трогай! Этот вазон сделан из фарфора. Очень дорогой. Наверное, отец будет сердится, что я его купила. Но теперь в комнате будет красивее».
«А что в нем будет? Цветы?» «Нет, - ответила мама – он не для цветов». «А для чего?» «Ни для чего. Он красив сам по себе, у него такой прекрасный вид, что он сам по себе украшение. Только очень тебя прошу, не трогай его». «Почему?» «А красивые вещи нельзя трогать» - сказала мама и вышла.
Я постоял еще минутку и пригляделся к фарфоровому вазону. Это была первая красивая вещь в нашем жилище, которая не служила ни для чего и ни для кого. Конечно, ещё были стулья, горшки, тарелки, ложки, ведра, картинки, кровати, часы, столы, но у всех этих предметов было свое предназначение. Даже гильза была когда-то орудийным снарядом. А этот красивый фарфоровый вазон был бесполезен. Он никогда не был чем-то. Да и вазоном он тоже не был. Ведь в него нельзя было наливать воду или ставить цветы. Он был прекрасен сам по себе. Без цветов. Появился в нашем доме неожиданно. Мать никогда не упоминала, что собирается купить этот вазон. О зеркале или новом столе говорилось месяцами. Что их надо купить, что на это нет денег, что там то, а там сё. А вазон появился нежданно. Словно его нам подкинула неизвестная гигантская птица. И действительно в доме нашем всё было угловатое, квадратное, прямоугольное.
Однажды я остался в доме один… Ты не слушаешь, что я тебе рассказываю.
- Слушаю.
- Не слушаешь, любимая, а ведь это самая большая тайна моей жизни.
… я стоял у стола и всматривался в вазон. Потом вытянул руку и дотронулся до него пальцами. Поверхность вазона была холодной. А в комнате было тепло. Лучше всего я помню свет и вазон. Свет в комнате был такой же как в густой кроне высокого дерева. Влажный словно в колодце, зеленоватый подвижный. Будто по стенам текла вода. И в центре этого света стоял вазон. Я легонько дотронулся до него пальцами. Осторожно погладил по холодной поверхности. Положил на него ладонь, и внутри ладони почувствовал выпуклость, округлость. Так в ладонь поместилась сама форма прекрасного. Так я держал руку в течении долгой минуты и ощущал, как согревается поверхность вазона. Она была теплой. Я оторвал руку от вазона и пошел на кухню, где в коробке под столом прятал своих солдатиков. Выстроил солдат в две шеренги. Но меня это уже не радовало. Я побросал своё войско в коробку и вернулся в комнату. Приложился к вазону ухом и тихо постучал. Потом еще разок. Я уже не был один в комнате. До этого был один, а теперь со мною был этот вазон, который был чужим для нашего дома. Украшал комнату, но ни для чего не служил. Все предметы, домашняя утварь, картинки были соединены с нами и друг с другом невидимыми нитями. Словно венами, по которым бежит кровь. Днем и ночью. А вазон был один. Отрезанный от всего. Был ли он прекрасен? Сомневаюсь, чтобы сейчас он смог бы стоять в моей квартире. Но он и тогда не казался мне прекрасным. Был для меня таинственным, чужим. Не из нашего дома. Я испытывал к нему то же чувство, которое появляется у дикаря, когда он поклоняется фигурке божка. Чудесной фигурке, упавшей с неба. Прежде всего, до него нельзя было дотрагиваться. Притворялся прекрасным: вижу лицо матери, когда говорила: «Правда ведь, как прекрасен этот вазон». А вечером того же дня в разговоре с отцом сказала: «Он украшает нашу комнату лучше, чем самая красивая мебель». Что ей на это ответил отец, я не помню…
Пришла зима. Тепло шло от железной печи, в которой с утра и до вечера жгли торф. Лужи воды покрылись стеклом льда. Мы бросались в это стекло камнями и или топали подкованными каблуками. Лед трескался и по его поверхности разлетались белые волосы. Он громко хрустел под нашими копытами. Водные круги подо льдом колыхались, словно в стеклянной трубке ватерпаса. Как-то у меня приболело горло и я не пошел в школу. Лежал в кровати и разглядывал «Муху»… это был такой юмористический журнальчик… он печатался на розовой бумаге. Даже не на розовой, а лишь напоминающей какой-то оттенок розового. Я делал вид, что разглядываю «Муху», но «глазами своей души» все равно видел этот вазон на столе. Вазон стоял там чужой, надменный и неприступный. И хотя в доме никого не было, я на цыпочках медленно пошел к нему. Я крался в тишине, в которую вазон был обернут как в вату. Потянул за край скатерти, вазон шевельнулся. Тогда я потянул сильнее. Вазон пошатнулся и опрокинулся. На столе лежали газеты. Вазон прокатился несколько сантиметров и остановился на краю стола. Внутри него прятался синеватый огонек. Я уже знал, что будет дальше. Очень боялся. Даже стал шептать молитву: «Ангел Божий, хранитель мой, ты всегда стоишь за мною, утром, вечером, днем и ночью, помоги мне…» но я уже впал в искушение, и снова потянул за скатерть. Сейчас я в это уже не верю, но тогда мне явился дьявол, дьявол взял мою руку и ею дернул за ткань. Я ведь и вправду этого не хотел, ещё мог в последний момент подхватить вазон, потому что катился он медленно, словно нехотя, и очень медленно упал на пол. Он действительно падал очень медленно и я мог его поймать в воздухе… но дьявол придержал мои руки. Теперь я смеюсь. Но тогда это был единственный в жизни раз, когда я поддался на искушение дьявола. А во всех остальных случаях я грешил уже сам…
1963
