СВИДЕТЕЛИ
Топыря щеки, по-медвежьи навалившись на стекло,
обтрепанный хомяк елозит лапами по грани,
разрезавшей пространство на жилье и то,
что за пределами жилья зерно роняет на бумагу,
его спасая от голодной смерти.
Ко всем нам с детства вживлена игла,
как камертон нависшего скандала -
его, должно быть, нам и не достало,
и поутру, уткнувшись лбом в окно,
приплюснутой ноздрей вдыхаем белый запах,
с руки дрожащей в банку капает пшено,
как пух в сердцах растерзанной подушки
на спины пешеходов и собак.
КАРТА
На моей стене - голубой квадрат,
загадочно заляпанный пятнами материков;
неведомый мне художник перемешал краски,
помахал кистью, а затем махнул рукой -
да будет так!
Знающие люди говорят, что моя комната
и все, что я вижу из ее окна, - находятся
в этом квадрате. В пяти сантиметрах от Москвы,
в тридцати от Магадана…
И тогда я понимаю, почему я не бывал в Чикаго:
мой шаг излишне широк - я шагаю даже за полюс,
а впрочем, грех жаловаться - я доволен:
комнатный "Полюс" выкачивает лед свой
из пластмассовой скважинки под сердцем Африки.
Я рад, что спасаю ее банановые пальмы.
Таким образом. От замерзания.
***
А иногда приходит ко мне Она,
и,
Когда приходит ко мне Она,
я
говорю ей приблизительно так:
Ты здесь. И вот я думаю,
а что, если взять снег
и выложить им кровать?
Наверное, будет Сахара,
и я не смогу любить тебя так,
как я хотел того минуту
или две назад.
Ведь слишком много сахара в постели,
и никто не принесет в нее кофе.
но зато я - Солнце в твоем шкафу,
рядом с бальными платьями
и умею молчать.
Как огромное облако грома
во свихнувшемся стакане.
***
Скупо капают слова с лапок Поэзии,
Прикорнувшей наспех под батареей
На полу среди битой посуды и окурков.
Вчера был праздник.
Гости ушли, а хозяин
Дрыхнет на диване, обнимает подушку.
В трубах тоскует вода.
Чистюля-Поэзия свернулась клубком.
Ей грустно почему-то.
МАНОК ВЕСНЫ
Веселый радист, поющий во мне, для меня,
Морзянку птиц, режущих перьями холод.
Я знаю - это Хозяйка капризной погоды
Спустила псов на тропу войны.
Охота на птиц. Я в ней - охотник, манок,
Я - жертва манка,
Поющего чужой полет во мне, для меня.
ВЕЧЕР
Одинокая свеча чертит радугу на белом
И стаканы неумело мажут мелом два лица.
Видно, бес попутал дело.
А во тьму заходят звери, словно дети на качели,
И, играя, осаждают два нелепых естества.
Хмурый лев сопит у двери.
Вечер за оконцем синий разложил скупые линии
От фонарного столба, тихой улицы, аптеки,
По привычке не приметив нас за контуром стекла.
НОЧЬ ДРАКОНА
Когда я был голубым драконом -
Уносил тебя к океанам,
Кипарисам, маису.. Не помню,
Что росло в этом нашем Китае.
Но ты помнишь - я был коронован
Злым соседом, разбившим нам стекла,
Когда я запел песню Солнца,
Разливавшего день в гаоляне.
И, под светом его намокая,
Мы от тяжести на пол стекали.
Но соседу Китай неприятен
И тем более, если стихами.
Он сказал: "Ты - король идиотов!"
Он сказал: "Я простил бы незнанье
Языков и растений, цветущих
В этом вашем дурманном Шанхае.
Но.." - сказал он и скучно заплакал,
И ушел, убелен сединою,
Одиночить себя в дом напротив,
И дразнить взгляд познанием ОЭ.
А наутро купил он мне шторы -
Голубые с желтым драконом.
ГАМЛЕТ
Так жаждется оцепенения у будки. Псиной у моста
В грязь, в оттепель так хочется проснуться
Словно бы в тепле и не был от рождения,
Что отдало меня тебе навек, о будка! Наш спаситель
Хоть и не хотел, но тянется душа тревогой волосатой
К полосатой робе.
Так нас утешь под Гомелью кобылой в ковыле,
Откобелись от пуза до лодыжки,
Спасенной мрачными водами Стикса взамен
Ненужной головы. Спасибо.
Хочется уснуть и видеть сны.
И в полусне с собою положить
Отары девичьих сердец, что блеяньем своим
Меня сведут подале и подоле, по воле
Нужд их наконец.
И так, сползая в полутьме к низам,
Хлебнуть, повеситься и видеть сны
Цепочкой выскользающих событий, и не взвыть - лизнуть
Дающую ладонь и с сухарем в зубах под гнутый серп Луны
Нырнуть, пусть рубит горячее. Уснуть… и видеть сны
В дрожащем зеркале глазницы одинокой унитаза.
Люби меня, растрепанная мать,
Всей глубиной усталого погоста.
ПУТНИК
Вышедшего из дома
на дорогу длинной улицы
крадучись, словно охотник,
вечер нагнал.
Просто подошел сзади и бросил
в огромный карман.
Сквозь протертое сукно скупо
сочится свет, но
путнику кажется, что это звезды
просто разговаривают с ним
азбукой Морзе,
от нечего делать, по пути домой.
Путник движется, минуя
унылые узоры ткани,
по шву, но под ногами
он ощущает сырость луж
на тротуаре,
уложенном между
густозаселенных зданий.
А Вечер идет на свидание с Ночью.
Он опаздывает. Она не будет ждать.
Его окружают друзья. Они разговаривают.
Их голоса заселяют карман
шорохом крон деревьев, посаженных
вдоль длинной дороги.
Она не пришла. Вечер
сердито перебирает в кармане
непонятный, загадочный хлам,
Удивляется и выбрасывает.
И это уже другой город,
длинная улица, деревья, тротуар.
Путник идет домой.
НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА КОТА
С ЛИВЕРНОЙ КОЛБАСОЙ
Печальный господин в белых перчатках,
Уронив усы, уставился в ливер.
Я бы сказал, что он - крепко задумавшись,
Когда бы не явное наличие придатка
В виде хвоста, чей презрительный выверт
Исключает его из разумного мира.
И белая перчатка перевернула ливер,
Брезгливо звякнула грязною миской,
До смерти напугав старого таракана,
Решившего вдруг, что власть изменилась…
Но в кухню шагнули разбитые шлепанцы,
Голос сверху пропел: "Заррраза!",
И руки ткнули печального господина
Носом в столь отвратительный завтрак.
ОСЕНЬ: "К БАРЬЕРУ!"
На курсы кройки и шитья
Собрались тучи.
Они расселись чинно в ряд,
Зашторив кручи.
Вот спицы воткнуты в клубок -
Промокли дали,
Земля продрогла, поздний стог
Озяб в опале.
Портной пришел - он мне принес
Свои модели:
Ковер листвы, вуаль дождей,
Манто метели.
Укрывшись в плащ, стучал в окно
Притихшей спальни,
С листвы читал нам приговор -
Увы! Мы спали.
Так добудиться и не смог,
В безвластном гневе
Был утром брошен дождь в стекло,
И быть дуэли.
***
Ну, конечно же - я не прав.
И не надо искать сапоги:
У моей двери вредный нрав,
Я поэтому здесь один.
И не надо смотреть в глазок,
Чтоб увидеть соседский глаз:
Все одно там никто не живет,
Он повесился год назад.
И не надо искать причин:
У звонка его странный нрав,
Он поэтому был один,
А теперь даже нет звонка.
Ну, конечно же - я не прав,
Только за полотном окна
Мне мерещится пустота
На заброшенных пастбищах крыш.
***
Дождь поседел и рассыпался хлопьями -
Вновь не дождался, играючи, листьями.
По Млечной дороге бубенчики осени
Метели на лунные просеки ссыпали.
Они собираются белыми стаями,
И подвывая, и щелкая ветками,
Шаманят опавшими с осени снами,
Их в длинные косы, взлетая, вплетают.
А дождь, убегая, снежинки теряет,
И рассыпается, и засыпает.
БАЛЛАДА
Рыжебородый чужеземец, приехавший издалека,
Подарил тебе дивный гребень -
Олень, горделиво склонивший рога
Под водопад тяжелых кос моей богини.
И под вечер, распродав товар, он зашел к тебе
Посидеть, испить вина, рассказать о стране,
Выпавшей из лап Большой Медведицы
Аляпистым платком туземки-модницы
На спину многогорбого верблюда,
Под тяжестью который пал грядою гор.
Много покружила над потерей Медведица,
Пока платок не придавила крепость,
Брошенная сильной рукой народа,
Журчавшего железом в тигле низины.
В крепости люди вымостили площадь
По болоту из белого камня.
И на ней каждый вечер бьют поклоны Собаке,
Умеющей включать звезды.
И небо ссыпает свои бриллианты
На огромную пустошь золотого руна,
Лежащего перед конурой Черной Собаки,
Умеющей хранить молчание, когда
В городские ворота проникает Ночь.
И тогда золотой рожок Охотника объявляет
О начале игры, и прячущийся достает из тайника
Божественные крылья из перьев и воска.
А люди надевают доспехи, закрывают ворота,
Разжигают костры…
А утром в них догорают крылья.
И смелые люди расходятся по домам,
И пьют за победу над имевшим наглость
Резать крыльями звездное убранство.
А побежденный на честно заработанный золотой
Греется вином во славу Собаки,
Не дающей загнуться под забором от голода.
Так говорил чужеземец с бегающими глазами,
Не хмелеющий от вина.
ПОЛДЕНЬ. ГРЯЗЬ. НОЯБРЬ
Отставной бригадир промышляет разбоем,
Сын его в дряхлой телеге обозной
Чеканит ордена с шикарными усами
Милого папаши, вышагивающего изгоем
С бригадным глухим барабанщиком
По большим дорогам истории.
На обочинах скользко и полно усопших,
А в горизонтах глупо и бессмысленно
Ютятся золотые в карманах прохожих,
Лениво напрашиваясь на выстрел.
С лица мамаши, прикорнувшей на облучке,
Разлетаются к югу косяками морщинки.
"Да будь вы счастливы!" - кричит. При случае
грозит указательным крючком мужчинам,
Коими всегда исполнена дорога.
Пьющим пиво, помахивающим бутылкой
"Будь…счастливы" - свистит вежливо гаррота,
"Будьте покойны" - уточняет пуля.
И с каждой потерей нас становится больше,
И с каждым трупом понятнее вроде,
Какой момент истории хлещет из глотки
Юнца, распластанного в колее обозной.
Так клинопись сапог на белом мраморе дороги
Телеграфирует воронам паденье храма Хаммурапи.
***
Так было чудно возвращение
Меди звуков в надменные губы.
Но я лишь шептал о растении,
Разметавшем бутоны любви по мне -
Прекрасные цветы неврастении,
И эта тень на стене и грубый
Голос города, гудящего в трубы.
И любовь лишь как средство общения
Двух ошметков луны.
***
Девочка раскладывает чашечки по скатерти
Под крышею дома, где живет гроза.
Игрушечные гости, конечно, не опаздывают:
Они пришли, уткнулись в блюдца, и ждут чая.
Но вот с балкона нашего дома свесилась туча,
И некто сильной рукой забарабанил в стекла:
Это к нам - это вновь наш гость серебристый,
Желанный дождь пришел плясать под окошко.
Но игрушечные гости - ноль внимания:
Они давно уже выпили чай понарошку,
Но игрушечные гости - фунт презрения:
Они как бродячие кошки промокли.
И с крыши стекают капли, скучая.
ПАСТОРАЛЬ СТЕКЛА
И вновь сползает хоровод
Последних тайных сумасшествий
С каймы ликующей на дно
Фарфоровое, где под спудом студня
По центру блюда милое лицо
Так жадно и уныло просит чуда.
Но чуда нет и славный сонм гостей
Упился и уснул, сочтя посуду.
И лишь свирель, немея, льет
Напев невнятный по окружью луга.
Увы! Художник не вписал амура
В мирок фарфоровых тенет.
Подсудно все, пастушья дева!
Нелепо так желать Париса,
Когда судьба, храпя, обвисла
С пятнистой скатерти стола.
***
О, этот кнут! сплетенный небрежно из голосов друзей
Таких разных, но вновь жаждущих словопролития.
И пастырь незнания выводит слова к молитве
Прежде, чем их бросят в наступление.
А пока на бастионах ночь, но сон не имеет смысла,
И полоумный комендант сгребает листья лопатой.
Он с помощью Высшей Математики знает
Миллионы вариантов пролития звука о камни,
Ибо некогда работал дворником.
Он помнит нечто, похожее на вторжение
Шуршащих слов на пустынные улицы.
СОБАЧИЙ СОНЕТ
Давай возьмем к примеру бультерьеров,
Акулии глаза которых пахнут смертью,
Как некогда капустой кислой пахли интернаты, -
Всяк выбирает себе путь дешевле, да прямее.
Нас настигает вдруг познание утраты,
Когда, как зуб в руках стальных дантиста,
Из ряда нашего вновь вырван вмиг сосед,
И чертит в небе вензеля ступнями.
Мы часто видим в этих знаках смысл тайный,
А нам бы просто разглядеть их почерк,
Не увлекаясь скорбными листами.
Так жертвы, плавая в обломках корабельных,
На дно уходят, лишь всплеснув руками,
И канут в пропасть бультерьерского желудка.
***
Когда я…
Распахнул двери рифмы настежь,
спустился лестницей
к финальной точке,
проложил дорогу по дождливому
полотну
где-то между Стрельцом и Лебедем.
Ожидал гостей,
которые
принесут на шляпах воды,
которые
приведут с собою друзей,
которые
отпразднуют мое исчезновение
и сядут пить чай.
14-ОЕ АВГУСТА. ЗВЕЗДОПАД
Черный пес, урча, из темноты влажным пятном выступает,
Шорох листьев напрасен - не скрыть ему таинства утра:
Ночью слышались всхлипы простуженной вусмерть реки,
Избиваемой парою весел в руках Браконьера.
Чу! два упыря, гремя котелком, вниз по тропе прошуршали.
Встревоженный дятел листает секунды полета змеи.
Так много знамений вдруг выпало -
Цифры углей сквозь кострище,
Над пагодой желтой палатки скучно блуждают огни
Выцветших глаз шестикрылого грузного стража.
Это - дракон, задремавший над нашей поляной,
Серой тушей своей гасит жгучие стрелы Персея.
ПРОРОКИ
"12. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой,
колесница Израиля и конница его! И не видел его более.
И схватил он одежды свои, и разодрал и на две части.
13. И поднял милоть Илии, упавшую с него, и
пошел назад, и стал на берегу Иордана."
4-ая книга Царств
И можно биться головой о стену,
Можно разбить (голову или камень),
И можно
Спуститься с горы и бросить
Толпе пророчествующих:
"Я убил Его. Нате!
И вот я стою перед вами,
Побейте меня камнями,
Если есть закон и есть судьи".
И вот я сижу на камне,
На котором я убил Его,
И пью воду, которую пил бы Он.
И не знаю теперь кто я?
Ибо я родился - а Он умер.
И кто вправе судить новорожденного?
Что ж, можно биться головой о стену,
И можно разбить (голову или камень).
И сказать пророкам:
"Был Илия на горе. И забрал Господь Наш, Яхве,
Илию к себе в золотую телегу.
Говорил мне убогому Бог Мой, Яхве -
Иди к этому дерьму, наделенному языком,
И будь ему посохом на пути ко Мне".
И кто мне скажет: "Ты убил Его?"
Никто…
И значит можно биться головой о стену.
***
Вороненая сталь нашей смерти
Ищет стену нам для исполнения
Перманентного приговора
Быть живым в отживающем свете.
Быть прикованным
К школьной, графленой стене.
Отражать в ней свое отражение
Удивляться,
Что смерти все нет и нет,
Неустанно призывая спасения
От ее неотменных тенет.
Быть сфинксом на фоне помойки,
В автобусе, где вечен контроль.
Быть наследником папиной койки
С пружинкой, пьющей из зада кровь.
Всю, и не жалко - на смену
Нам вольют тот же самый раствор.
В этом видит свою перманентность
Исполняющий приговор.
И когда мы найдем и обрящем
Вороненую сталь нашей смерти,
Я настолько устану бояться,
Что просто останусь с тобой.
ПОСТСКРИПТУМ
Увы! тогда нас много нарожали.
Теперь рождать раздумали как будто.
Сейчас не дали мест нам на скрижалях,
А завтра будем лишними в округе,
Лишенной и не ждущей человека.
Мы не оставили им даже сквозняка
От той дыры, в которую уплыли.
***
Как смешно ожидать превращений
И присутствовать, словно извне
Нашим телом играется гений,
И мы этим довольны вполне.
Два багровых мазка до рассвета,
Две стрелы, и сползая в сугроб,
Грустно давится розовым смехом
Скособоченный столб.
И лишь вечные пальцы младенца,
От рожденья не знавшие кисть,
Колобродят по нашей палитре,
Перемешивая смерть и жизнь.
***
Тот свет по-прежнему прожорлив,
А наш - все так же плодовит,
В чем помогают нам евреи,
Китайцы, негры и индусы.
Так что подмены нам найдутся,
Хоть непривычны на обличья,
Но в этом доля наша птичья -
С листа слетаем постранично,
И стаей нас сдает в архив
Слепая с мраморной косою.
Зато нас галочкой пометит,
Хоть этим курва не обидит.
КУХОННЫЕ СТАНСЫ
В городе ветхом на кухонной табуретке
Сидишь как на жердочке, ждешь чаю,
Мокрая ветка, корявая, - сверху
К форточке ведьминым пальцем свисает.
Этот взыскующий перст, вероятно,
Тебе о чем-то напоминает,
Но не о нас - нас нет в твоих святцах,
Чайник бормочет невнятно, вскипает.
Пальцы месят мякиш хлебный как глину,
То человек в нем мелькнет, то копыто.
Недавно был год, как тебя я покинул,
Вернуться - ан нет, увели и корыто.
Раскосые улицы валятся к молу.
Скоро дунут ветры, и кто их удержит?
Они разлетятся как стайки голодных,
Сварливых чаек за побережья.
Такие дела, за окном кипарисов
Не видно. А может и не было вовсе.
На рынке торговки лабают по Брехту
Очередную кипучую осень.
А лириков нет. И повинна в том Лета:
С ее аппетитом погост не сравнится,
Уплыли в нее все созвездия света
И даже страна, где мечталось упиться.
Она запятой затерялась во фразе -
То ли казнить ей нельзя, то ли миловать
Обвисла нелепо на тоненькой нити,
Опавшей с растерзанной Божеской милоти*.
ЖЕНЕ
Твоя скрипка вновь избыла приключение во звуке,
И опять тебе взгрустнулось - теребишь рукою платье,
Все считаешь неоплатным долг прелестнице Евтерпе,
Что дарует тебе гаммы, но она сдерет проценты
И к твоим печальным гимнам приплюсует мой сонет.
Вот и шляйся за тобою на скрипичные концерты.
В темноту, как две овечки на призыв дуды пастушьей,
Наши души выйдут в вечер посидеть вдвоем на лавке,
И закурят сигареты, удивляясь дикой стуже.
С неба тальк пойдет беспутный, убеляя все на свете,
Заливая тихим пленом наш простуженный вертеп.
Дворник, славная фигура, всех отроет на рассвете.
Жизнь зашла за половину - я бреду по ней на ощупь,
Так и скроюсь от могилы, скрипкою твоей ведомый.
***
Ты все меряешь берег робкой стопою,
Видно, путаешь эти пески с минным полем.
Завтра ветры уйдут, до конца не отспорив
Ни куска этой тусклой полоски у моря.
Завтра выйдут волны черпать сквозь сита
Рыбаки на разбухших, соленых корытах.
А вернутся ни с чем - будут битыми стекла,
Собаки, суставы и просто прохожие…
Работы прибавится, мой Эскулап.
СЕНТЕНЦИЯ
Мой милый Капитан, прочтя на сон пугливый
Устав, как злой романс, как рваное тангo,
не бойся ничего: ни черта, ни могилы -
ныряй крутым виском в дырявое манто
мохнатого окопа, что рыли в прошлый вторник
плюгавенький сержант и пара рядовых,
имен, которых, к счастию, история не вспомнит,
к тому ж - ее снесли, куда и нас троих:
мы все паслись тогда в полях ее сражений,
и, напоследок ухнув, уплыли в тартары.
Прощай, мой Капитан! Истории полезны
Лишь только, если в них болезни не стары.
